Сегодня проезжал по малой кольцевой Ташкента. Вдоль еще вчера мирно стоявших частных жилых домов. Построенных в середине прошлого века, убогих и генетически бедных. Их интенсивно ломали. Мардикеры в желтых спецовках сноровисто и равнодушно снимали шифер с покатых крыш, разбивали кирпичные стены, выламывали оконные рамы. На протяжении трех с лишним километров шло циничное уничтожение чужого личного имущества, по большей части, нищего, а потому совершенно беззащитного социального слоя горожан. В этом районе Ташкента традиционно жили пролетарии, не особливо обеспеченные советской властью и абсолютно не нужные власти нынешней.
Вдоль дороги и полуразрушенных домов с торчащими из-под разобранных крыш чёрными скелетами печных труб, сиротливо и жалко громоздились остатки такой же бедной и старой мебели. Мелькали шифоньеры шестидесятых годов, разнокалиберные стулья, газовые плиты, матрацы, сложенные кучкой, перекошенная временем детская коляска, приткнувшаяся на обочине – все, что нажили за свою жизнь хозяева сносимого по распоряжению городских властей жилья. Через каждые несколько десятков метров стояли милиционеры – на случай стихийного протеста со стороны обездоленных и в одночасье ставших бездомными ташкентцев.
Обездоленных и бездомных, так как власть, принявшая решение о реконструкции этой части города, даже не позаботилась о жертвах реконструкции. Им не выделят квартир. Их просто нет. За годы самостоятельного развития в столице (равно как и других крупных городах республики) построено 1,2 процента от возведенного за последние двадцать советских лет социального жилья. Многоэтажные пустующие дворцы для богатых – не в счет. Бедных туда на порог не пустят. Не получат они и адекватной компенсации, их судьбы вообще не интересуют тех, кто считается представителями народа в органах исполнительной, законодательной и судебной власти.
Так уже было. Я помню, когда по распоряжению местных начальников в Ташкенте дома ломали, несмотря на то, что в них заперлись люди, не нашедшие в себе сил для иной формы протеста против произвола, да и не имеющие шансов с этим произволом бороться. Им тоже не дали компенсации за уничтоженное жильё, не выделили квартир, не обеспечили переселение за счет бюджета. Их просто выбросили в грязь, изначально зная, что за это ничего никому не будет. Не снимут с должности, не привлекут к ответственности, никто из униженных и оскорбленных никогда не достучится до президента и не добьется справедливости.
… Три с лишним километра сплошного человеческого горя. Три с лишним километра слез, которых власть не видит в упор. Три с лишним километра страданий, до которых власти нет дела. Три с лишним километра боли, которая для сытых и самодовольных чиновников, купающихся в собственном величии, так и станется чужой.
Выброшенные на улицу старики, женщины, дети. Люди, которых власть обобрала до нитки, глотают слезы на пепелище, покорно, словно рабы, не смеющие поднять глаз на рабовладельцев под угрозой незамедлительного и жестокого наказания, молчат. Боятся. Боятся, что растопчут окончательно. Никто не взялся за руки и не преградил путь мародерам от государства. Никто из членов парламента не выступил в защиту лишенных имущества и крова. Ни одна политическая партия не высказала своего отношения к происходящему. Ни одна местная газета не сказала об этом ни слова.
Общественное возмущение, как и пятьдесят лет назад, идет на уровне кухонь. На уровне кухонь и приватных разговоров люди матерят чиновников, приватизировавших страну и народ. И все больше начинают их ненавидеть, поскольку те перестали считать их за людей. Причем, в этом солидарны и бедные, и богатые. Бедные, поскольку так и не стали богатыми, а богатые, потому что в нынешних реалиях в одночасье могут стать бедными. Обратная связь. Вполне просчитываемая и вполне логичная.
Боятся и ненавидят. Тревожный симптом…