Еще жара под сорок, еще ничего не предвещает суровой зимы, но едва темнеет, степные шакалы, которых не видно днем, вплотную подходят к отдаленным кишлакам и начинают протяжно выть. Сначала один, за ним другой, подхватывает третий, пятый, седьмой и через секунды – это уже внешне нестройный, но объединенный какой-то общей волнующей темой хор. Собаки по эстафете подхватывают тоскливую и жалобную песню вечно неприкаянных и вечно голодных собратьев, когда-то очень давно и по непонятной до сегодняшнего дня причине, лишенных человеческой ласки, человеческого участия и даже человеческого сочувствия. Кажется, что домашние псы, относительно сытые и устроенные, имеющие будки и теплые подстилки зимой, а изредка – даже косточку, но вынужденные всю жизнь сидеть на цепи, рассказывают шакалам о своей тоске по свободе, даже если она сопряжена с голодом, холодом и смертью, которую никто не заметит и которая никого не взволнует.
Около минуты в ночи слышно только это жалостливое совместное пение. А потом – тишина. Словно шакалы, только что находящиеся чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, мгновенно провалились сквозь землю. Собаки тоже замолкают, кладут морду на лапы, но продолжают задумчиво смотреть в ночь, наверное, размышляя о своей собачьей жизни. А потом, позванивая опостылевшей цепью, обреченно залезают в будку…