Если ввести в поисковик google ключевые слова – «Центральная Азия», «интеграция», «регионализация», то основной пул информации будет содержать линки на новости о саммитах президентов, а работы экспертов – повествовать о провалах интеграционных проектов или теоретизировать относительно эффективности той или иной внешней силы в роли объединителя. Настоящая статья призвана критически осмыслить сложившийся язык о интеграции и регионализации Центральной Азии, основываясь на деколониальной оптике.
Большой проблемой в дискуссиях о интеграции и регионализации остается европоцентризм с упором на интеграцию как сугубо институциональный процесс по западным лекалам, в котором некая организационная форма будет выражать «высший» этап интегрированности.
В то же время язык экспертов во многом остается элитарным, показывая взаимоотношения между президентами в качестве основного индикатора отношений между странами и единственными проводниками отношений власти. На мой взгляд, сложившееся положение прямо или косвенно формирует «комплекс провала», который не позволяет осмыслить и признать под критическим углом зрения политический опыт и роль различных групп, общин и индивидов, для которых совместное проживание это повседневная реальность.
Критика дискурса интеграции и регионализации
Устойчивое разочарование интеграционными провалами в Центральной Азии, разделяется многими авторами. Например, Карло Фраппи пишет, что Центральная Азия – это регион, чье постсоветское развитие было обусловлено постоянной непоследовательностью или провалом схем регионального сотрудничества (Frappi, 2016). Улугбек Азизов обращает внимание на то, как используется дискурс интеграции в качестве воображаемого процесса и как этот язык отличается от действий (Azizov, 2017). Себастьян Крапохл и Александра Васильева-Динес (2019) указывают на провалы интеграции в качестве цены, которую вынуждены платить страны из-за своей экономической зависимости, выходящей за рамки «региона».
В своем исследовании Тимур Дадабаев и Джон Хэтершоу (2020) утверждают, что теория международных отношений мало полезна для понимания политических преобразований центральноазиатских государств. Они выделяют две распространённые позиции анализа: инструментальную, подразумевающую цикличный процесс регионализации посредством включенности внешних держав и построения тесных экономических связей; и цивилизационную позицию, с фокусом на общность культуры, исторического опыта, что предполагает теологический подход к пониманию процессов в Центральной Азии. Однако, как указывают авторы, оба подхода игнорируют волю к действию (agency) самих центральноазиатских стран и их глубокую транслокальную включенность.
Это в свою очередь не позволяет увидеть и объяснить важную региональную траекторию относительно мирных преобразований, в качестве ключевой черты взаимодействия стран после 1991 года. Наряду с этим взглядом, Марлен Ларуель и Александр Кули обращают внимание на то, что страны Центральной Азии часто ошибочно представляются как пассивные участники внешних проектов, в то время как анализ их взаимодействия обнаруживает, что они способны манипулировать намерениями внешних акторов, исходя из своих интересов (Laruelle, 2015; Cooley 2012).
Филиппо Коста Буранелли предлагает использовать термин центральноазиатский порядок вместо регионализма Центральной Азии, указывая на нейтральность термина, позволяющую избежать чрезмерно негативного дискурса провала «регионализации» и тем самым пересмотра его посредством включения разнообразия практик взаимодействия государств (Filippo Costa Buranelli, 2021). Хотя данный подход помогает дистанцироваться от европоцентристского вокабуляра, на мой взгляд, он не позволяет разорвать с ним связь, и даже в какой-то мере усиливает посредством эффекта постоянных отсылок, которые приходится производить, чтобы показать отличия «порядка» от «регионализма».
Возникает вопрос, как можно понимать политическое взаимодействие в Центральной Азии, исходя из локальной социальной практики? Как современные исследования, проведенные в регионе, могут помочь в этом? В следующем разделе я привожу язык о соседстве в качестве одного из множества путей по деконструкции дискурса «интеграции» и «регионализации» и указываю на приграничные сообщества в качестве важных игроков, продвигающих и практикующих соседство, а также переосмысливающих данную практику.
Чем полезны исследования границ для деколониальной критики дискурса «интеграции» и «регионализма»?
Нерешенность границ в Ферганской долине часто представляется в качестве важного аргумента провала интеграции и регионализации в Центральной Азии. Споры между правительствами по вопросу определения границ представляются в качестве источника потенциальной дестабилизации и угроз безопасности. В свою очередь, современные исследования границ Ферганской долины дают богатый материал для понимания локальной политической динамики, что открывает возможность увидеть ткань взаимодействия разнообразных акторов.
Как показывает Мадлен Ривз в своем, уже ставшем классическим, исследовании «Работа границ: Пространственная жизнь государства в сельских районах Центральной Азии» (Border Work: Spatial Lives of the State in Rural Central Asia, 2014) государство, как и общество не должны рассматриваться как отдельные и единичные структуры в регионе. Это разделение и порой противопоставление уводит в сторону от множества процессов, в которых различные группы проводят свою власть на местах: строя, перестраивая, воображая или бездействуя во имя и от имени государства, наделяя себя этой властью.
Обсуждая опыт «шахматной границы» в долине реки Исфара, Ривз демонстрирует, как «этно-пространственная фиксация», утверждающая территориальную сложность как проблему, продолжает направлять действия международных акторов и властей, в то время как для местных жителей иметь дом в одной стране, огород в другой, и базар в третьей не является чем-то необычным и тем более проблемным. В эту ткань вплетается процесс «работы границ», ведомый вестфальской логикой совпадения национальных и территориальных единиц, что привело в действие множество траекторий: разрушения, сопротивления, оспаривания, устойчивости и адаптации.
Саодат Олимова и Музафар Олимов (2017) обращают внимание на амбивалентность действий местных властей в приграничье Таджикистана и Кыргызстана. Как пишут исследователи, «из-за разочарования в работе Межправкомиссии и центральных органов власти обеих стран, которые не решают проблему делимитации границы, стороны стремятся освоить и закрепить за собой спорные участки, надеясь на то, что делимитация границы будет проведена «по факту». Вместе с этим параллельно авторы показывают, как взаимоотношения между водными институтами, основанные на устных договоренностях, взаимных уступках, здравом смысле и личных отношениях, позволяют обеспечивать водой спорные территории, по которым государства не могут прийти к консенсусу.
В исследовании биографии узбекско-кыргызской границы Ником Мегораном (2017) раскрывается жизнь в «нейтральной зоне» в среде, которая, с одной стороны, настойчиво требует от местных жителей определиться, с каким государством их соотносить, а с другой стороны, местный отказ/устойчивость производить этот выбор. Как глубоко показано в данной работе, брутальное и драматическое стирание с карты приграничья сел с неопределенным территориальным статусом не привело к ответной насильственной реакции.
Исследования границ показывают, что процессы артикуляции государства и политические процессы от имени государства многоуровневые, противоречивые и временные. Таким образом, мы видим множественность процессов, в которых способность проводить власть не принадлежит исключительно государству или политическим элитам; более того, исследования границ показывают, что наряду с вопросами собственности обсуждаются вопросы участия; что ответом на эскалацию насилия становится сдержанность в ответных действиях.
В своих полевых поездках в приграничные территории в Ферганской долине я часто слышала, как мои респонденты описывали свой опыт соседства в терминах коллективного благополучия, проистекающего из сельской этики взаимозависимости соседей. На примере приграничных сообществ ярко видно содержательное отличие соседства от других типов совместного взаимодействия. Это совместное управление и пользование природными ресурсами, обеспечение человеческой безопасности и соучастие.
Искусство соседства стало особенно важно в период острой эскалации политических конфликтов, что привело к заморозке политического диалога в период 2010–2016 годов. Интересно, что сельские мурабы (водные инженеры) успешно договаривались о регулировании воды в трансграничных каналах в этих условиях (Murzakulova, 2021) основываясь на традиции соседства. Так же чабаны (пастухи) брали скот соседей для совместного выпаса, традиционно практиковавшийся в приграничье Ферганской долины, вопреки вводимым ограничениям (Murzakulova, Mestre, 2016).
Этика соседства применительно к региону также предполагает сдерживание обвинительной риторики – «Корооно сак бол, кошунаны ууру тутпа» (Стадо свое оберегай, соседа вором не считай). Мои наблюдения в одном из самых уязвимых кварталов села Таш-Тумшук, находящегося на неописанном участке кыргызско-таджикской границы в долине реки Исфара, показывают, как соседи, испытавшие всплеск насилия в своем квартале, отгоняли забредший на неописанный участок территории скот в стойло соседей условно «по другую сторону границы». Это не значит, что соседство автоматически приводит к доверию. Скорее оно запускает механизмы сдерживания и участия, которые все еще возможно практиковать в сельских сообществах приграничья.
Важной является и оптика через опыт потери. Сестра убитого в конфликте на кыргызско-таджикской границе учителя из села Ходжаи Ало Хусейнбоя Хакимова в материале подготовленном ИА Фергана, говорит: «После смерти Хусейна никто из киргизских друзей не пришел в его дом выразить свои соболезнования […], — Возможно, они не хотели растравлять душевные раны Наргис, которая осталась вдовой, и ее детей. Так или иначе, мы никаких претензий не имеем к нашим соседям – этническим киргизам, хотя они перестали ходить к нам, притом, что раньше заходили почти ежедневно. Думаю, если бы удалось вовремя предупредить приграничный конфликт, всего этого можно было бы избежать…» (Тилав Расул-заде, 2019).
Соседство подразумевает развитие действий, настроенных на минимизацию рисков чрезвычайного характера. «Лучше близкий сосед, чем дальний родственник» – пословица имеет подтекст погребального обряда, который важно провести без промедлений согласно канонам ислама. Близкий (расстояние) сосед может провести обряд, тем самым заменив близкого (кровное родство) человека. Пространство и расстояние имеют важное значение для определения образа действий в рамках соседства. Обсуждая эскалацию насилия в долине реки Исфара вместе с жителем кыргызского села, после потока критики и обиды в адрес властей мой респондент с сочувствием продолжил: «У соседей такая же ситуация как у нас, мужчины в миграции, женщины тянут семьи, мы понимаем их ситуацию».
Как мы видим, соседство как практика совместного проживания включает разнонаправленные механизмы взаимодействия, взаимного противопоставления и взаимного участия. Действия соседа реляционны по отношению к твоим действиям, что выступает побуждающим, сдерживающими и нейтрализующим фактором. Ошибочно сводить опыт соседства приграничных общин только к противостояниям и конфликтам. Мы видим, что этика соседства является важным капиталом, навыком и в то же время действенным институтом взаимосвязанности и взаимозависимости, которые обеспечивают способность преодолевать и де-эскалировать напряжения. Соседство как аналитическая рамка позволяет нам видеть эти процессы и переосмыслить маргинализированные практики посредством наделения их голосами.
Заключение
В то время, пока дискурс провала регионализма продолжает жить своей жизнью, настаивая на невозможности сценария совместного проживания, есть те, кто живут, оспаривая его самим своим существованием, основанном на практике соседства. Данным текстом я не ставлю цель представить опыт соседства, как некую гармонию или антитезу конфликтам с применением насилия, самый последний из которых на кыргызско-таджикской границе унес жизни 55 человек весной 2021 года. Моя цель этим текстом деконструировать референтное поле, что позволит обрести язык деколониального настоящего и признать опыт соучастия во всем его разнообразии, противоречивости и болезненности.
«Любовь приходит, когда часто видишь друг друга», – эта пословица в разных вариациях повторяется на разных отрезках Ферганской долины. Мои респонденты часто обращались к практике соседства как гарантии собственного благополучия в ситуации возрастающей милитаризации приграничных территорий и роста чувства уязвимости, связанной с этими процессами.
Настоящей статьей, я предлагаю перейти к разработке и использованию понятия «Кошуна колоң – Соседство». Я считаю, что дискурс интеграции и регионализации малопродуктивный, поскольку, во-первых, он излишне сфокусирован на институциональной составляющей совместного действия; во-вторых, он элитарен; в-третьих, мало применим к ткани взаимодействия центральноазиатских обществ, которую мы можем наблюдать в приграничье Ферганской долины.
Взаимодействие людей в Ферганской долине имеет колоссальный опыт соседства, который на мой взгляд необходимо признать, проанализировать и понять. Этот опыт позволяет обрести язык, отражающий все многообразие и многосложность взаимоотношений, складывающихся в настоящие дни. Важно отойти от обобщающей логики сводящей многовариантность действия людей к единообразию действий института государства и начать критичный разговор о настоящем.
Асель Мурзакулова